Дети притащили Чаки во двор крохотным лопоухим щенком, который смешно вилял хвостом и тявкал. Он забавно спотыкался и падал, пытаясь угнаться за котом Барсиком. Последний, хоть и сам совсем недавно пребывал в младенческом возрасте, совершенно не понимал, что нужно этому непонятному «недоразумению», которое пытается уткнуться носом в его густую шерсть и что-то там найти, причем явно не блох. Чаки же видимо решил, что это хвостатое и полосатое и есть его мамка. Очень обижался и скулил, когда «мамка» убегая от него, забиралась на высокую рябину.
Повзрослев, они разобрались, кто есть кто. Но, тем не менее, продолжали дружить и заботиться друг о друге. Когда летним вечером во двор с пастбища возвращалась корова, в их понятие нечто, пышущее жаром и удивительно вкусно пахнущее, они усаживались рядком вблизи хлева и терпеливо ждали, пока хозяйка надоит молоко. Из глаза синхронно сопровождали струйки молока из вымени в ведро. Хозяйка наливала молоко в старую алюминиевую чашку и Чаки терпеливо, то и дело облизываясь, ждал, пока Барсик насытится, потом лакал сам.
Потом Чаки вырос и стал свирепым большим псом. Он очень любил своих хозяев и защищал их двор и дом от всяческих посягательств. Можно было не запирать двери на замок. Если кто чужой и заходил в дом, обратно он мог выйти только с позволения хозяев.
Под защитой Чаки был и его друг – кот. Вместе с Барсиком им часто приходилось выгонять со двора чужих котов. А зимой, если Барсика хозяева забывали впустить домой, они спали, прижавшись друг другу, в занесенной снегом конуре. Когда Барсик умер, Чаки три дня не пил не ел, а лишь лежал в тени положив голову на передние лапы и поскуливал тихо.
Со временем дети выросли, и хозяева остались одни. Чаки был для них источником воспоминаний о том времени больших надежд, когда дом был наполнен детскими голосами.
Чаки был уже не молод и его собачий век подходил к концу. Черная шерсть местами стала седой. Он давно уже был не на привязи, не было необходимости сдерживать ошейником его ставший старческим темперамент. Но когда изредка приезжали дети хозяев, он преображался. Как в далеком младенчестве носился по двору и точно так, как тогда, вдруг подкашивались лапы и глаза светились счастьем.
А когда дети уезжали, хозяин садился на ступеньки крыльца и жаловался ему на жизнь. Чаки ненавидел запаха перегара, но терпел, отворачивая морду. Молча слушал, положив голову на колени Хозяину и кажется понимал, о чем он рассказывает. Он любил этих людей и готов был отдать за них свою жизнь.
Иногда хозяева куда-то уезжали, и Чаки оставался совсем один. Тогда ему было особенно тоскливо. Он всматривался в тени, пытаясь различить в них врага, и злился, потому что почти ничего не видел и не чуял.
Однажды ночью такая тень приняла очертания человека крадущегося по двору. Из последних сил, молча, одним прыжком Чаки кинулся на него и мертвой хваткой вцепился в руку.
Челюсти мертвого Чаки отжали кое-как. Руку Хозяина спасла толстая куртка.
Хозяин похоронил Чаки в лесу под приметным дубом. Открытые мертвые глаза собаки как бы просили у него прощения: обознался, мол, прости.
Еще у ворот Хозяин услышал веселые голоса своих детей. А по двору, спотыкаясь и падая, бегал смешной лопоухий щенок. И все носились за ним.
Это дети привезли «утешение» родителям. Они утверждали, что этот щенок потомок Чаки. Откуда ж мог появиться потомок Чаки в другом городе? Но, глядя на повадки этого щенка, на его забавную погоню за чужим соседским котом, все сомнения как-то сразу улетучились - Он. Душа Чаки теперь в этом щенке.(С)
