Сейчас много пишут о фронтовиках. И, зачастую, предстает перед нами не человек, а некий символ. Между тем, они – вернувшиеся с войны, были обыкновенными людьми. Разве что мир ценили больше и был в них какой-то стержень. И что удивительно – от этого нисколько не преуменьшается значение их подвига. Вот об этом мой рассказ.
«Эх, молодость, молодость… Время максималистов и придумщиков.
Поехал я как-то к дальним родственникам в деревню, пожилым людям, единственной радостью которых были телевизор с «Семнадцатью мгновениями весны», огород и редкие письма от детей.
Милые люди. Особенно большим оригиналом был Иван Михалыч. Став инвалидом еще в войну, всю жизнь проработал бухгалтером и был настоящей счетоводной душой. Любил копаться в бумагах и циферках, приняв стопочку, сладко поесть и поспать после обеда, накрывшись газеткой, и поучать молодежь. Его и на пенсии время от времени приглашали в контору сводить балансы, и до сих пор тетя Аня ревновала своего «деду», так она звала его ласково, к коллегам в юбке. Дядя Ваня в молодости был «ходок», но не об этом сейчас речь. Отличался он другой нехорошей привычкой.
Вечером после ужина, мы дружно садились смотреть Штирлица в старом телевизоре «Горизонт», но через некоторое время дом уже напоминал газовую камеру.
Дядя Ваня не любил сдерживать газы и время от времени открывал огонь из тяжелой артиллерии или устраивал минианалог бесшумной газовой атаки немцев в пятнадцатом под Барановичи.
Тетя Ання по началу упрекала деду: ты, мол, хоть при гостях воздержался бы, на что он неизменно восклицал:
-Фрицы в Берлине пер..ли на улицах, а мне в своем доме нельзя что ли??!!!
Справедливости ради надо отметить, что дядя Ваня Берлин не брал, но войну закончил в Австрии, так что, надо думать, имел какое-то представление о тамошних нравах.
Мы с тетей Аней открывали окна, молча перебирались в другую комнату и смотрели телевизор издали. Но все равно нездоровый дух время от времени отвлекал от экрана и ел глаза.
В деревне дни скучны, и мысли сводились к идее как отучить деда от злой привычки. Пробовал напугать:
-Взорвешься, дядя Ваня, когда-нибудь, когда концентрация метана превысит предельную норму, - показывал я познания в химии.
На что дед только хмыкал и махал рукой: отстаньте, мол, старого артиллериста не проведешь.
Но молодость хитра и беспощадна. Замыслил я настоящий диверсионный акт против фронтовика. Из подручных средств соорудил небольшой взрывпакет, благо ребята с улицы научили, стал ждать удобного случая.
Штирлиц спасает радистку Кэт, тетя Аня помчалась в летнюю кухоньку снять забытый чайник с плиты, дед, поерзав в кресле, изготовился к пальбе – и тут взрыв.
Я сам не ожидал, что взрыв будет таким громким и мощным. Из-под кресла тянуло дымком, уши заложило, дед сидел, ни жив, не мертв. Потом резко вскочил и помчался в сортир на улице. Выскочив вскоре из «скворечника», поспешил в баню, и только повесив большие черные сатиновые трусы на веревку для белья, вернулся домой. Тетя Аня, ничего не понимающая в хаотических перемещениях деда, только вздохнула: с ума сошел, старый… Я в это время быстро убрал улики в виде обгорелой фольги и копоти.
На следующий вечер мы вновь собрались у телевизора. Вернее, у телевизора уселся дед, а мы в другой комнате. О происшествии ни слова.
-Что вы там сидите, заходите сюда, - позвал он.
Мы с тетей Аней с опаской переместились в зал. Время от времени принюхивались, но чувствовалась лишь свежесть приближающейся грозы из открытого окна.
Прошли годы. Уж этих нет, а те далече, а нет-нет и вспоминается эта история подрыва дяди Вани, как привет из прошлого. И если бы он был жив, то на 9 мая поехал бы к нему в гости, налили бы по чарке, и я признался бы во всем. И дед меня простил бы – уверен».
